«Относиться к ребенку без капли снисхождения»

Фото: Тарас Литвиненко/РИА Новости

Как педагог Алексей Бороздин из Новосибирска развивает умственно отсталых детей через музыку и живопись

Сергей Спицын

4 января, 2016 03:44

10 мин

На фестивале документального кино «АртДокФест» в Москве победителем в питчинге (Питчинг — презентация сценария и кинопроекта. — Примеч. РП) стал новосибирец Вадим Воронцов с проектом «Сильная доля». Он посвящен работе Алексея Бороздина, автора уникальной методики абилитации умственно отсталых детей, которую он уже 20 лет официально внедряет в своем детском оздоровительно-образовательном центре.

В Академгородке ребят учат тому, чего они никогда не знали, а не восстанавливают утраченные навыки, как в процессе реабилитации. При всем этом Алексей Бороздин — заслуженный работник культуры РФ, музыкальный учитель с 46 годами рабочего стажа и выпуском 79 лауреатов. Педагог согласился дать интервью «Русской планете».

– Вы известны, как учитель и воспитатель. А как вас, в свою очередь, воспитали родители? Что они вам дали?

– Научили хорошо относиться к людям и подарили интуицию. Это от мамы — она за полминуты могла сказать, какой человек перед ней. А про отношение приведу пример из детства. Я родился и жил в Казацкой слободе, это район Курска. Во время Великой Отечественной войны на территории Курска, когда он был занят немцами, действовали наши разведчики, которые помогали авиации находить объекты для бомбардировок. Разбомбили Дом отдыха для немецких офицеров, склады. Немцы стали требовать у местных жителей, чтобы они выдали разведчики и предлагали за это хату и две коровы. Когда все отказались — начались расстрелы пленных красноармейцев и евреев. Из нескольких тысяч расстрелянных уцелело трое: двое солдат и маленькая еврейская девочка. Возможно, они упали раньше, чем начали стрелять. Солдаты ушли к своим, а девочка выползла на противоположный берег речки у самых крайних хат. Женщины из этих хат испугались и вечером привели ее к нам, считалось, что моя мать — никого не боится. Она взяла девочку в дом и ночью вывела ее в ближайшую деревню.

– Вы выбрали музыку в качестве главного дела. С чем это было связано?

– Сначала в моей жизни был авиамодельный спорт: занимался в кружке при Доме пионеров и в 1947 году стал чемпионом РСФСР по схематическим моделям. А на следующий год сделал планер и на тренировочных полетах на аэродроме он сломался. Это была для меня настоящая трагедия. Еще три месяца ходил в кружок, но как-то равнодушно,. В это время возвратился с войны мой двоюродный брат Алексей Моховицкий, он привез в тубе музыкальные инструменты, вот с этого все и началось. Сначала играл на мандолине «Яблочко», а потом перешел на скрипку и научился достаточно быстро играть. Потом по нашей просьбе на одном заводе сделали барабан с тарелкой, и я со своими товарищами организовал ансамбль. И два года, на улице мы устраивали концерты с танцами. Это были лучшие два года в моей жизни. Со всей Казацкой слободы слеталось человек по 150. Это мне было 14 лет, а в 16 — я поступил в музыкальное училище.

– Учились играть на скрипке?

– На виолончели, потому что понимал, что серьезно на скрипке играть не смогу. Когда пришел на первый курс, мои одногруппники играли сонаты и концерты, а я еще путался в нотах. Половина надо мной смеялась, другая половина помогала, но мне было все равно, кто там смеялся — я очень хотел учиться. В итоге, стал единственным, кто из нашего курса поступил в консерваторию. И поехал во Львов, потому что мне сказали, что там есть места по виолончели.

– Где вы работали после окончания?

– Были предложения из Томска: играть в оркестре при Оперетте за 350 рублей. В то время, такие деньги в Новосибирске мог получить только академик. Но я по душе романтик и мне хотелось особенного жизненного пути. И поэтому выбрал Академгородок. Выбрал, потому что здесь нельзя опуститься морально, ибо насыщенность интеллектуальная запредельная. И теперь могу совершенно точно сказать, если бы не оказался в Академгородке, то школу свою не придумал.

– Что было первичнее: вы сами дошли до разработки своей методики преподавания, или появилась первая ученица, которая навела на эту мысль?

– Все вместе. Самый главный момент — то, что остался с ней, а не сбежал. А раз остался, то должен соответствовать. Должен относиться к ней как к нормальному человеку, без всякого снисхождения из-за того, что она трясется. Я взял ее за ручку и посадил за пианино, а ведь ей не разрешали играть. Говорю, что можно играть, и она начинает ударять по клавишам. Все, пошел контакт. Потом стал давать задания в виде игр, исходя из ее возможностей и желания. Через месяц она стала подпевать мне. Сперва звуки, а потом больше и больше. В результате, за год и десять месяцев, вывел ее до нормального уровня, в творческий и мыслительный процесс. Мы учились считать: выходим во двор, где она жила, а там розы растут. И начинаем считать: одна роза, две розы.

Заслуженный работник культуры РФ Алексей Бороздин. Фото: Вадим Воронцов / «Русская планета»

– Почему с ней никто раньше не занимался, ведь то, о чем вы говорите, кажется, что лежит на поверхности?

– Потому что она была тяжелая и специалисты на всех уровнях не хотели заниматься с такими детьми, и всюду, куда ее возил папа-академик, был отказ. До открытия своей школы, у меня было 20 лет частной практики по работе с детьми, у кого не было слуха или голоса, но они хотели заниматься музыкой. И среди всех детей было шестеро тяжелых. Эта девочка была первой. А самая тяжелая была последняя. Она не умела ничего. У нее даже язык не помещался во рту. Я объединил эту девочку в занятиях со здоровым мальчиком, и потребовалось два года, чтобы развить ее. И потом девочка смогла поступить в музыкальную школу по классу фортепиано. Затем был университет, аспирантура. Видел ее недавно, все у нее хорошо.

– С какими целями в 1991 году вы открывали свой абилитационный центр?

– Честолюбивых и материальных замыслов не было. Когда открыл, то многие в Академгородке вертели пальцем у виска. Это было время никакого отношения к инвалидам. С ними даже не работали: если была отсталость в умственном развитии, то полагалась либо пенсия, либо жизнь в психоневрологическом интернате. Мне говорили, что ничего у меня не получится. Но я за 20 лет разработал методику обучения. К музыке добавил урок ИЗО, и занятие по общему развитию — это те же самые музыка и ИЗО, только в упрощенном варианте. Все занятия были индивидуальные по 30 минут. Три урока по два раза в неделю.

– В чем суть ваших занятий?

– Это особое отношение к ребенку. Во-первых, сначала полтора месяца идет разведка, узнавание, что с этим ребенком можно делать. Во-вторых, три предмета — это чтобы отвлекать внимание, если что-то не получается. Проблемы с музыкой? Переключаемся на ИЗО, и рисуем линию. Или общее развитие: там много движений под музыку. Или мой урок: там могут быть десятки разных действий. Попробовали ноту «фа». Идет процесс невероятного количества работы с ребенком. Развивается речь, движение. Один ребенок занимается у трех преподавателей и при этом не может перейти к другим. Кстати, я всегда был и есть категорически против, чтобы знать, какая болезнь у ребенка. И даже запретил своим педагогам читать медицинские карточки. Потому что мы имеем дело с ребенком, а не с диагнозом. Иначе специалист отталкивается от того, что все нельзя, а, по моему мнению, все как раз можно. Я оттолкнулся от того, что ребенку надо.

– Какие у вас результаты?

– 85 из 100 детей поступают в школы разного типа, в основном, коррекционные. Оставшиеся 15 — это генетические заболевания, которые не поддаются абилитации. Подобных результатов нет нигде в мире.

– С такими показателями, ваша методика должна быть передовой в нашей стране и в мире?

– Не все сразу. Вот, например, в 1991 году было открытие центра, а в 1995 году Российская академия образования пригласила меня на конференцию в Москву, и там произошел фурор: оказалось, то, что многие считали невозможным, на самом деле — возможно. Восторг был невероятный, и меня потащили по всем городам страны. За 10 лет — 18 раз выступил в Москве, был в Санкт-Петербурге, Владивостоке и Пензе, но упор делал на Сибирь. На семинарах были сотни людей, но почти все специалисты приходили к выводу, что так, как мы, они не смогут. Но постепенно отвага пришла. В 2000 году Академия образования объявила, что мы сняли синдром страха в стране по работе с умственно отсталыми. Но никто нас не копировал, потому что это считалось недостижимым. Был страх, что не смогут.

– Со временем изменилось отношение к вам в Новосибирске?

– Это было связано с вручением премии «Подвижник России» в 1998 году. Когда вернулся в Новосибирск, то ко мне в центр приехал тогдашний мэр Виктор Толоконский со своей свитой. Он дал нам 16 ставок, взял под свою ответственность и оформил муниципальный статус. Когда расширился штат, то были опасения, что не все преподаватели поймут, что на урок нужно приходить как к оригинальному человеку, к неповторимой личности. Но они были беспочвенными, потому что за 24 года не видел ни у одного педагога даже гримасы неудовольствия.

– Есть ли еще проекты, которые хотелось бы воплотить в жизнь?

– У меня появилась идея работы с детьми, у которых при поступлении в школу после детского сада наблюдаются кое-какие сбои в здоровье. Опробовал идею и увидел, что хватает полугода подготовки ребенка для школы. В 2012 году тогдашний областной министр образования, науки и инновационной политики Владимир Никонов дал мне «зеленый свет» и уже наметил школу, при которой есть детский сад для моей работы. Все было найдено — ресурсы, персонал. Схема была следующая: мы работаем с дошкольниками в этой самой школой, затем в районе, а потом Никонов едет в Москву, докладывает там и запускаем программу по всей стране. Через 15 лет практически все школьники России были бы здоровы. И не было бы ситуаций с задержками в умственном развитии. Но сейчас чувствую, что эта идея временно повисло в воздухе. Надеюсь, что я успею воплотить в жизнь.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе