«За это вообще-то бьют подсвечниками»

Олег Донских. Фото: Юлия Коновалова

Доктор философских наук Олег Донских о том, зачем нужны научные конференции и почему гуманитарная наука избегает практического применения

Диана Злобина

30 мая, 2014 15:37

8 мин

Кафедра истории культуры НГУ уже в четвертый раз провела научную конференцию «Метаморфозы культуры на рубеже тысячелетий», на которой собрались культурологи, искусствоведы, философы, лингвисты и филологи мирового уровня. Олег Донских выступал с исследованиями на всех конференциях и в этом году стал одним из ее организаторов. Он уверен, что без научных конференций уровень образования станет ниже, а популяризацией науки ученому заниматься вовсе не обязательно.

– Почему выбрана столь обширная тематика? На «Метаморфозах культуры» доклады с темами из разных эпох, наук и методов изучения. Обычно ученый сосредотачивается на очень узком направлении, и конференции тоже часто ограничивают конкретной специализацией.

– Дело в том, что есть один спорный вопрос: есть ли культурология как наука. Слово в тридцатые годы появилось, но до сих пор его значение оспаривается. Доклады конференции можно объединить понятием «cultural studies». Если культура обнимает все, что отличает человека от животного, то «сultural studies» объединяет стремление человеческого духа к самовыражению. Мне интересно участвовать в «Метаморфозах» именно потому, что здесь можно обсудить довольно широкий спектр вопросов. Хотя вы правы, бывают конференции очень «узкие». Там все друг друга знают, отлично разбираются в определенной теме и рассказывают о последних исследованиях — такая конференция проходит в жанре круглого стола. Здесь совсем другой жанр: высокий уровень и всегда заинтересованные люди.

– Многие ученые сейчас занимаются популяризацией науки — конференции и фестивали организуют так, чтобы пришло как можно больше людей, в том числе, не связанных с наукой. Почему жанр «Метаморфоз культуры» не предусматривает обращение к непросвещенному слушателю?

– Я убежден, что в таком варианте это превращается в простое говорение. Когда приходят случайные люди — это далеко не всегда не хорошо. Потому что им становится скучно, непонятно, они уходят в середине доклада.

– Можно ли с помощью докладов и исследований повлиять на общество практическим способом?

– У нас вообще колоссальная проблема внедрения в практику. Это в Америке поставлено на поток, а в России почти немыслимо. Но это касается техники. Лучшее делается из живого откровенного интереса. И самые лучшие исследования как раз не направлены непосредственно на практику. У греков вообще считалось позорным думать о том, как внедрить какое-либо знание. Когда высокое подчиняется практике — это рабское сознание. Но выступления ученых влияют на мнения, а мнения управляют обществом. Как у Габриеля Тарда в «Законах подражания». И в этом смысле работает не доклад как таковой, а мнение, представленное в нем. Есть яркий пример: на одной из предшествующих «Метаморфоз» выступал Лев Леонидович Штуден. Он написал книгу «Литература Содома», считая, что современная литература — это «мерзость перед Господом», за редчайшими исключениями, вроде Прилепина и еще пары писателей. Так вот, он выступил перед профессиональным сообществом, опубликовал книгу, мы написали с ним рецензию в журнал «Высшее образование в России». Он пытается распространить это мнение, и те, кто его услышал, возможно, задумаются и изменят свое.

– Сверхзадача научных конференций, в частности, «Метаморфоз культуры», как раз обмен мнениями среди профессионального сообщества и влияние на его изменение?

– Да нет, это просто обсуждение проблем, а уже дальше зависит от того, какие задачи ставит автор. Но, опять же, выступление имеет отголосок общественного звучания, даже вне зависимости от того, хотел этого ученый или нет.

– Вы преподаете в трех новосибирских вузах. Такая конференция могла пройти не в НГУ?

– Организовать можно где угодно. Почти все зависит от организаторов. В НГУ очень сильная кафедра истории культуры. В педагогическом университете не так давно тоже проводили культурологическую конференцию, но традицией это не стало. В НГУ студенты интереснее, уровень их немножко другой, повыше. Почему я веду курс лекций у магистров в НГУ и езжу из Новосибирска в Академгородок? Потому что там интересные ребята, ради которых и стоит преподавать. Они сами заинтересованы, приходят не для галочки, при том, что Министерство образования чудовищно прагматично. Большинство студентов сегодня учатся, чтобы получить диплом, а потом обменивать его на деньги.

– Раньше в журнале «Вокруг света» выходила рубрика «Диссертация», где кандидаты рассказывали о своей научной работе. Большинство из них с трудом могли кратко сформулировать тему и проблему исследования. Распространено ли это сегодня и были ли подобные примеры на «Метаморфозах культуры»?

– Если говорить об уровне молодых ученых, то такая проблема действительно есть. Дело в том, что во многих вузах сейчас происходит негативный отбор. Те, кто даже и способен заниматься научной работой, чаще всего не остаются в магистратуре или аспирантуре: это не престижно и не денежно. Вышла студентка замуж, молодая семья взяла ипотеку — все, она не может на семь тысяч оставаться в университете, если, конечно, муж не «новый русский». Остаются те, для кого наука — единственное дело, и они больше ничем другим не хотят заниматься. А также те, кто никуда дальше двигаться не хочет. А еще здесь может быть другой момент. Вот, например, на одной из конференций выступала аспирантка с очень невнятным докладом. У нее же есть научный руководитель, который позволил ей выступать с такой слабиной. За это вообще-то бьют подсвечниками.

– Можно ли сказать, что в ваше время уровень преподавания был выше? Образ преподавателя имел более высокий статус?

– Знаете, несколько лекций по древней литературе у нашей группы заменял один преподаватель, который толком этой литературы не знал. Это были убогие лекции. Я перестал к нему ходить после того, как он сказал, что был один раз в ГПНТБ (Государственная публичная научно-техническая библиотека России. — Примеч. РП.) в редком фонде, при том, что я с девятого класса там бывал. На самом деле образ ученого изменился еще в XIX веке, даже не при революции. И роль профессора тоже: например, насколько я знаю, в 50-е годы в Ленинграде был всего один профессор философии, а сейчас в Новосибирске и Томске по сорок.

– Конференция была посвящена 100-летию основателя гуманитарного факультета НГУ Кирилла Алексеевича Тимофеева, известного своими работами в области исторического языкознания. Скажите, когда вы учились в университете, замечали черты, которые отличали его от современных профессоров?

– Такие, как он, люди уникальны. Он был настоящим ученым. Вообще-то наука или мировая, или никакая. В отличие, например, от литературы, которая может быть национальной. Кирилл Алексеевич, кстати, ученик академика Виноградова, входил в список самых авторитетных русистов страны. Нельзя сказать, что что-то раньше у профессоров было, а сейчас утрачено. Он сам по себе был особенным преподавателем. Вспомнить даже его лекцию, которую я услышал впервые в день открытых дверей. Я приехал с одноклассниками, которые хотели поступать на экономический, и сам пошел на гумфак. Тимофеев рассказывал двум девочкам про что-то, что им было не очень интересно, а когда я пришел, мы начали говорить про Эсхила, и они, эти девочки, ничего не понимали. А я как раз тогда увлекался древнегреческой трагедией, и у нас завязался разговор. Мне стало интересно, мне понравился Кирилл Алексеевич, и я поступил. Действительно, меня привлек образ настоящего ученого и его кругозор, процесс мышления, который никогда не останавливается. Главное качество ученого в том, что он ничего не принимает на веру. Чем меня Кирилл Алексеевич поразил, так это тем, что в атеистические годы он относился к религии совсем по-иному. Встреча с крупным ученым — это как двери в иной мир. В повседневном общении мы повторяем набор стереотипов. Диалог с настоящим профессором прекрасен не тем, что приносит пользу, а тем, что делает жизнь жизнью.

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе