Новости – Общество
Общество
«Я ей про любовь! А она мне — пакетиком!»
Дарья Емельянова в спектакле «Онегин». Фото: Фрол Подлесный
Актриса театра «Красный Факел» Дарья Емельянова о «Золотой маске», богохульстве и современных трактовках
24 апреля, 2014 10:43
10 мин
Впервые за 20 лет существования театральной премии «Золотая маска» жюри отметило новосибирский «Красный факел». На церемонии награждения театр получил одну «Маску» за работу художника по свету Дениса Солнцева и вторую как специальный приз от жюри драматического театра и театра кукол. За несколько часов до церемонии награждения корреспондент «Русской Планеты» встретилась с актрисой театра Дарьей Емельяновой, которая номинировалась на «Маску» за лучшую женскую роль. Дарья рассказала о состоявшемся в Москве спектакле, о богохульстве и современных трактовках театральной классики.
Новосибирский зритель принял современную трактовку «Онегина» сдержанно. Режиссера Тимофея Кулябина раскритиковали за обилие сексуальных сцен, за то, что герои вовсю пользуются социальными сетями, и за слишком современные костюмы и декорации.
После очередного показа «Онегина», с которого часть зала демонстративно ушла посередине спектакля, Тимофей Кулябин предложил зрителям поучаствовать в дуэли мнений.
– Представьте себе блистательное русское дворянство. И на полу трахается Онегин! Я хотел бы услышать от тех, кто читал или перечитывал «Онегина», хоть одну фразу, где написано о половом акте в этом романе. Онегин в спектакле курит. Второй герой, Ленский, накурился, по стенам прыгает и от этого кайф получает. Ольга, у которой истерический смех. И простите меня, кто-нибудь из артистов видел наряды дворян того времени? — кричал один из зрителей.
– Если вы ожидали увидеть дворянство, костюмы, то вам в музей надо было сходить, а не в театр. Мы тут другими вещами занимаемся. Я не ставил задачи стилизовать ту эпоху. Чтобы показать деревню, мне не нужно баб и избы. Достаточно набросать сена, чтобы принять эту условность. И зрителю тоже не нужны хоромы и расписные задники. Если вы заметили, мы не использовали пистолеты «Лепажа». Суть этой сцены не в шагах и не в ритуале, а в глупости, которая происходит. Мы брали те артефакты, которые нам были необходимы для передачи сюжета, — отвечал режиссер Тимофей Кулябин.
– Мне жаль, что все, что вы здесь увидели — это наркоманы и половые акты. Ну, что поделать, — добавил актер Сергей Богомолов, сыгравший Ленского.
– Представьте себе блистательное русское дворянство. И на полу трахается Онегин! Я хотел бы услышать от тех, кто читал или перечитывал «Онегина», хоть одну фразу, где написано о половом акте в этом романе. Онегин в спектакле курит. Второй герой, Ленский, накурился, по стенам прыгает и от этого кайф получает. Ольга, у которой истерический смех. И простите меня, кто-нибудь из артистов видел наряды дворян того времени? — кричал один из зрителей.
– Если вы ожидали увидеть дворянство, костюмы, то вам в музей надо было сходить, а не в театр. Мы тут другими вещами занимаемся. Я не ставил задачи стилизовать ту эпоху. Чтобы показать деревню, мне не нужно баб и избы. Достаточно набросать сена, чтобы принять эту условность. И зрителю тоже не нужны хоромы и расписные задники. Если вы заметили, мы не использовали пистолеты «Лепажа». Суть этой сцены не в шагах и не в ритуале, а в глупости, которая происходит. Мы брали те артефакты, которые нам были необходимы для передачи сюжета, — отвечал режиссер Тимофей Кулябин.
– Мне жаль, что все, что вы здесь увидели — это наркоманы и половые акты. Ну, что поделать, — добавил актер Сергей Богомолов, сыгравший Ленского.
Столичная публика спектакль приняла не в пример лучше: возможно потому, что он был показан в рамках фестиваля, чей зритель более подготовлен.
Сцена из спектакля «Онегин». Фото: Фрол Подлесный
– Дарья, кто он, зритель, для которого вы играете?
– Это думающий человек, у которого нет шаблонов в сознании, как именно нужно ставить Шиллера или Пушкина. Он не задает вопросы: «Куда дели текст? У Шиллера его было больше! Почему нет кринолинов? Как же Татьяна босиком? Почему она ходит, нос руками вытирает? Она же дворянка, как так!». Я думаю, что такие постановки для тех, кто хочет понять, хотя бы разобраться, чем и для чего мы в театре занимаемся.
– И с «KILL» (спектакль по произведению Фридриха Шиллера «Коварство и любовь» — Примеч. РП), и с «Онегина» зрителей уходит довольно много. Как вы к этому относитесь? Нужно ли загородить выход из зала во время спектакля, как это однажды сделал Кирилл Серебренников?
– Да бросьте, это же издевательство. Я считаю, если уходят, пусть уходят. Но лично я как зритель никогда не ухожу. Бывают такие спектакли, когда к актерам вопросов нет, но есть вопросы к режиссеру. Когда спектакль не складывается, тут не один артист виноват.
– Разве вам во время игры на сцене не мешает цоканье каблуков?
– Да, мне это мешает. В частности сегодня, когда выходила на монолог про Фердинанда (главный герой спектакля «KILL» — Примеч. РП), услышала, что какая-то девушка с правой стороны в сумочке роется. Потом пакетик достала, шуршать начала. Я ей про любовь! А она мне — пакетиком! Видимо, для нее это важнее было. А еще важнее то, что я в нее не попала.
Дарья Емельянова в спектакле KILL. Фото: Виктор Дмитриев
– Столичная публика пакетиками не шуршала?
– К нам пришел не рядовой московский зритель. Это особо подготовленная, фестивальная публика. Она понимала юмор спектакля, даже провоцировала в каком-то смысле. Был интересный момент во время сцены с Facebook — зал реагировал не по-человечески просто! Я там стою, знаете ли, проживаю, у меня — слеза. А они хохочут! Они хохочут и аплодируют! Я успевала и осмыслить, и сопротивляться этому, интересный такой момент. Но мы со зрителями существовали в одном ключе. А еще смотрела на коллег: они держались с достоинством. Горжусь нашими ребятами.
– Сейчас идет страстная неделя, а в «Красном факеле» — кровавый «KILL». Как к вашей работе относятся религиозные люди?
– Я за адекватных людей в любых сферах. Недавно я разговаривала об этом спектакле с протестанстким пастырем и боялась, что он по голове меня ударит, скажет: «Что вы делаете, это богохульство!» А он так посмеялся и говорит: «Ну вы юмористы!». Пришел посмотреть. Сказал, что это наше видение Шиллера, а не его. Я с уважением отношусь к таким проявлениям.
– Спектаклю предшествует видеоинсталляция в фойе, в которой с вашего окровавленного лица на зрителя смотрят глаза жертвы. Как снимали это, расскажите? И что вы чувствовали?
– Ох… Во-первых, мне было холодно. Во-вторых, меня мучали мысли, что я толстая, а вокруг так много народу. В общем, совершенно будничные мысли и не относящиеся к делу комплексы. Мы снимали в два этапа. Сначала меня посыпали специальной пудрой, которая при контакте с водой дает красные капли крови, но смотрелось неестественно, поэтому решили поливать меня «кровью» из ведер по полной программе. А когда увидела себя в конце — тут стало жутко. Побежала в душ и, как в страшных фильмах, начала с себя все это оттирать лихорадочно, с остервенением. Потом приехала домой, обняла своего ребенка, и тут только поняла: все хорошо, я дома.
– Люди в антракте говорили, что инсталляция с окровавленным крестом, наверное, в театре к Пасхе.
– Забавно наблюдать дам с телефонами, которые фотографируют себя для инстаграма: «Я у креста! Тут кровь! Мм, Красный факел!». А мы-то боялись, как бы нас не распяли у выхода из театра после этого перформанса, не поймали бы и не побили всю команду! Но когда пришли на художественный совет после генерального прогона, наше взрослое поколение артистов сказало следующее: «Ребят, все, конечно, хорошо, спектакль замечательный, но вот если бы эту сцену, которая у вас с кровавыми глазами, вы сделали в конце на сцене, а не на видео, вот нам бы хватило. А так вы как-то мягонько закончили». Я была просто в шоке.
– Вы ужились с ролью Луизы?
– Я вам честно скажу, мне не удалось до конца ее определить. Сейчас это моя самая сложная работа. Есть такой момент, когда ты соглашаешься или не соглашаешься со своим героем. На сцене я чаще выступаю в роли адвоката, и оправдываю героиню даже при отрицательных проявлениях. Но вот с Луизой оказалось сложнее. Вообще лирических и добрых героинь в сопряжении с нашем временем оправдать гораздо сложнее.
– Когда вы играете Татьяну в «Онегине», какие вопросы ставите? Как определяете образ героини?
– Здесь важна роль режиссера — Тимофея Кулябина. Он с нами работает, настраивая на сегодняшний день. Мы задаемся вопросами: «Возможна ли эта героиня сегодня? Способна ли она существовать в соприкосновении с обществом сейчас?» Мы ведь уже мало доверяем эмоциям — нужны поступки! А вот так, чтобы довериться человеку, поверить в него, ничего не требуя взамен — это сложнее, почти невозможно. Над образом Татьяны работали долго. Был период, когда мы вообще остановили репетиционный процесс «Онегина». Вернулись к нему через год, и Татьяна поменялась кардинально. Как и Онегин. Спектакль стал другим совершенно. Мы как будто начали с чистого листа. Помогло то, что уже была сформированная команда, готовая к экспериментам, к этому перевертышу. Получился уже другой спектакль.
В фойе перед началом спектакле KILL зрители могут наблюдать видеоинсталяцию. Фото: предоставлено театром «Красный факел»
– Но все же, почему Луиза сложнее Татьяны? Есть ли какое-то качество у нее, которое вам мешает?
– Когда я готовилась к роли, у меня был опыт общения со священниками, с пастырями разных конфессий. И я всем задавала один и тот же вопрос: «Согласны ли вы с ее поступком?» Потому что я, Даша Емельянова, как жена, мама, актриса, я не понимаю, как одним человеком можно пожертвовать ради другого. Почему она не сопротивляется? Почему не бьется за свое счастье и благополучие? Это то, с чем я не могу пока согласиться, может быть, в силу возраста. Пока не пришла к этому. Но есть ключ к этой роли, который мне дал режиссер — не страдать. Ведь Луиза до последней секунды верит, что поступает правильно и не жалеет себя! Далеко не всегда у меня это получается. Я, видимо, в жизни как раз люблю «пострадать», поэтому над ролью Луизы мне предстоит еще долго работать.
– В спектакле в центре сцены все действие — глаза. Какие у вас отношения с ними?
– Для меня это не глаза бога, внутри себя я не воспринимаю их так и не могу поверить им. Мне еще в спектакле креститься надо, но я не могу католический крест на себя накладывать, не могу его до конца доводить в принципе. Мне кажется, что это уж слишком. Хотя я редко хожу в церковь, но у меня есть свой вариант общения с ним. А эти глаза — это образ.
– Вы вообще религиозный человек?
– Что вы считаете религиозностью? Я не пощусь, не хожу в церковь. Но стараюсь соблюдать заповеди. Верю в людей. Не уничижаю себя, берегу своих близких. Я общаюсь с ним, верю, мне он нужен. Но не понимаю, почему надо молиться иконам, а не разговаривать напрямую… Я никому не принадлежу. Я своя собственная и сына мама.
поддержать проект
Подпишитесь на «Русскую Планету» в Яндекс.Новостях
Яндекс.Новости